Записка номер десять. О самом обычном.

[Liraja]

Вместо вступления: повздорил со своей матушкой, заперся в комнате и начал строчить то, что пришло в мой обиженный разум. Строчил я без малого три часа, а вышло всего три вордовских листа. Мда, краткость - мой верный враг, а неспешность - бич. Впрочем, это лечится как и обидчивость, и то хорошо. Надо просто больше тренироваться ^___^' Я хотел выложить совсем другую историю из "Рыцаря на козе", но видно, пока не пришло время.

Одна старая ведьма в разговоре со мной как-то обронила:
- Чаще всего, первое воспоминание человека в последующем определяет всю его жизнь. До трех лет многие народы не дают ребенку имя, зовут его лишь ласковыми прозвищами, не более того. Примерно в три года кто раньше, кто позже начинает потихоньку отделять себя от других, запоминать происходящее. Если выведать, каким является самое первое воспоминание, в какие цвета и настроения оно окрашено, то можно предсказать, что его ждет и понять, что будет самым важным и значимым для него на протяжении всего пребывания в этом грешном мире. Не знаю даже, что важнее!
В тот вечер нещадно горел камин, хотя было уже полетнему тепло. Пахло жареным мясом. Вся таверна справляла праздник весеннего солнцестояния. Даже много лет спустя я могу напеть те песни, что тогда пели захмелевшие крестьяне и солдатики из военного лагеря, что стоял неподалеку. Но большая часть из тех песнопений носит весьма похабный характер, так что я промолчу. Уж не знаю, почему та старушенция в черном плате заговорила именно со мной. Может, напомнил кого-то из родни или показался самым трезвым. Может, почуяла мою силу, что вряд ли. Да и какая разница? Мне за время моих странствий приходилось сталкиваться и с более странными личностями, большая часть которых тоже заговаривала со мной первыми. Пожалуй, я даже слишком привык, что на меня обращали внимание. В детстве этого не было.
В детстве я был самым обычным ребенком.
Лирая - прибрежный туманный городок, третий по размерам и количеству живых душ после Бранса и столичного Сольвейра. Но в отличие от первого Лирая ведет бойкую торговлю с пиратскими землями Трхон, а от столицы отличается большей любовью к старине. Что, по сути, означает смешение веры в Единого Крылатого Бога и «языческого суеверия», остроконечных тильварских башенок и округлых бирюзовых куполов на Замке Лилий, тильварской же крови и крови здешних охотников, мещанской домовитости взрослых и дерзкой языкастости молодежи. Какой-то путешественник назвал Лираю городом контрастов. Лжец! Он ничего не понял в здешних нравах, отписавшись в своих мемуарах красивой чушью. Контрасты порождаются разладом, дисгармонией, что разрушает саму себя. Лирайцы долго ворчали и сейчас ворчат на незадачливого мемуариста. Жители единственного города в Зеленой долине, как и их сельские родичи, живут в мире с самими собой. Когда надо они ухаживают за своими огородиками и садами, разводимыми вокруг домов. Когда надо лирайцы берут в руки счеты и идут торговать. С возрастом они не сереют и угасают, а просто перестают экспериментировать в прежних масштабах.
Не подумайте, Лирая не является раем. В ней и головах ее жителей много пережитков старого, много грязи, а по ночам тьмы. Фанатики, циники и прожигатели жизни есть везде. Только смотришь на них и понимаешь, что они своим существованием подтверждают правило. Мне повезло, ведь я не так много их встречал за то время, что прожил в Лирае. Я же говорю, мое детство было ничем непримечательным и спокойным. Лишь с годами я признался себе, что из всех встреченных мной дома людей никто не был настолько уж выдающимся по сравнению со мной. Но до этого следовало дорасти.
Первое, что я помню в этом своем воплощении, это залитая солнечным светом широкая совершенно пустая улица и мое безграничное счастье. Я был счастлив от того, что меня держит за руку сильный и смелый дяденька (стражник, который нашел зареванного мальчишку лет двух у городских ворот). Кто-то, может, тот самый стражник, сказал мне, что меня отведут туда, где находят папу с мамой. Я, как всякий запасливый лираец, очень хотел запастись своим папой и своей мамой. Говорят, мое тело было покрыто синяками и ссадинами. Скорее всего они достались мне от тех, кто дал жизнь. Наверное, это была причина, по которой стража не стала особенно рьяно искать мою родню, здраво рассудив, что если кому-то я понадоблюсь, меня и так будет легко найти в одном из всего двух сиротских домов.
Пока мы с незнакомым дяденькой шли по улице сонным летним утром, я все озирался по сторонам, смотрел с восторгом на разноцветные крыши персиковых, розовых, салатовых и голубых домиков, на высокие толстенные тополя, выстроившиеся в два ряда по обеим сторонам мощеной дороги. Моей первой осознанной мыслью было: «Какое красивое утро! Какие зеленые деревья! Хочу идти мимо них и никогда не останавливаться». Это уже потом я захочу привести сюда своих папу и маму, чтобы тоже идти с ними мимо поразивших мое воображение деревьев и домов. Став взрослым и услышав слова незнакомой ведьмы из придорожного трактира, я вспомню эту самую первую сцену в спектакле, которым стала моя жизнь, и буду долго хохотать. Выходит, даже в два года я хотел отправиться в бесконечное путешествие по этому причудливому миру. Смех, да и только! Только мне и сейчас не только смешно, но и горько. Такому, как я, нельзя быть сентиментальным. За тоску по прошлому я слишком многим должен платить. Лучше бы этого не было.
Матушка Робертина или Матушка Ро долго бы ругала, если бы услышала эти мои мысли. Она была истинной лирайкой и не любила чувство сожаления. Ее улыбающееся лицо и пахнущие розмарином руки до сих пор у меня перед глазами, стоит лишь вспомнить первого человека, который мне запомнился. Только благодаря этому загадочному человеку я никогда особенно не горевал по отсутствию родного дома и семьи. Я даже сильно удивился, когда какой-то приезжий торговец спросил, помню ли я свою мать. Четырехлетний вьюноша раскрыл рот и уткнулся в юбку хозяйки приюта:
- Дядя странный! Он думает, что я тебя не помню, - я был возмущен глупостью взрослого до глубины души, а Матушка Ро отчего-то долго плакала, прижимая мою голову к своим коленям.
Но вы не подумайте, монахиню Робертину из рода Ромашки сложно было довести до слез. Это удавалось лишь мне и еще троим жильцам Дома Голубки. Не помню, когда и почему я захотел стать лучше них, не таким обычным, каким был, сколько себя помнил. Потом я пойму, что из всех голубиных сирот ни один не был полностью нормальным. Но лишь эти трое меня всегда волновали. С двумя я все никак не мог подружиться, а третья, Мионика, меня просто не замечала. «Дивная Мионика» вообще никого при жизни не замечала, все платили ей тем же. Один я оттаскивал лунатящую тощую девочку с длинными льняными волосами от карнизов и злых собак, сидел и болтал с ней, когда Мионика болела. То есть говорил из нас лишь я, но изо всех сил уверял себя при этом, что она меня слышит. Когда мне было пять лет, Дивная Мионика умерла, взяв на себя мою болезнь. Я долго ревел на чердаке среди прилетающих и улетающих голубей, за которыми ухаживали все приютские. Под конец уснув крепким сном, я увидел ее, услышал, что она меня всегда слушала и что я ей всегда нравился. На утро я открыл глаза, вздохнул и спустился вниз завтракать. В столовой на лишнем стуле вместе со всеми сидела Мионика. При жизни девочка была медиумом, видела духов и призраков, после смерти стала одним из них. Правда, никто из духов и привидений, познакомившихся через нее со мной, никак не мог понять, к кому из них она относится. На не упокоенную душу она не тянула, потому что не имела незаконченных при жизни дел, а для духов Мионика имела чересчур человеческий вид.
Если вы думаете, что общение с жителями потустороннего мира – что-то нестандартное, то спешу вас разочаровать. Кроме меня, тех самых друзей Мионики и ее саму видели все обитатели Дома голубки. Даже Черный Динар, хоть он не признается в этом до сих пор. Вот никогда не смогу взять в толк, то ли он и в самом деле ничего не видел, то ли что-то умалчивает. Но зачем ему, некроманту, молчать об общении с духами? Я помню, он еще в три года притащился с духом только что сдохшего на соседней улице кота и стал упрашивать Матушку взять «кыску» жить вместе с нами. Робертине пришлось потратить целый день на то, чтобы уговорить милого мальчика упокоить понравившуюся животинку, отпустить ее крохотную пушистую душонку в рай или в следующее тело, смотря что та выберет.
Черного Динара всегда было на удивление трудно в чем-либо переспорить, переубедить. Его упрямство, наверняка, войдет в имперские легенды! Только мудрая и деликатная, но и не менее упрямая настоятельница могла справиться с пребывающим в вечном трауре подростком. Даже я справлялся с этим лишь в одном случае из четырех. Всю семью Динара уничтожили фанатики из Благостного Ордена Истинной Веры. Этот орден был признан сектой за свои показательные казни некромантов и гонения, устраиваемые на прочих магов и волшебниц. Истинно верующие считали всех повелевающих смертью приспешниками хаоса и тьмы. То, что они творили, даже казнью-то назвать нельзя было. Лишь бойней, красиво поставленной и от того особенно жуткой. Семилетнего черноволосого большеглазика вырвали из-под мясницкого ножа буквально в последний момент. В приют он попал на год раньше меня, соответственно, был старше на целых пять лет старше. Я еще застал то время, когда он молчал. Разговорился Динар еще через год, после моего появления. Его разозлил задиристый и бесшабашный Молох.
Молох. Мой ровесник. Рослый красивый и веселый проказник, мечта всех окрестных девчонок и горе их праведных родителей. К шести годам переломал себе все кости, в семь пришел на занятие в школу со свернутой шеей. У видавшей Горское восстание и пережившей его тетушки Дульсии чуть сердечный приступ не случился, когда она узрела этого оболтуса в окно учительской (он пришел извиниться за опоздание на первый урок, подрался). К ней хотел было присоединиться и дряхлый Потимус, наш учитель грамматики. Но старик для своих восьми десятков лет имел хорошее здоровье, повидал и не такое, а потому развернул голову Молоха в правильное положение и оттаскал драчуна за ухо так, что никакая чудесная регенерация не спасла его. Ухо перестала болеть лишь через три дня. Это было самым запоминающимся детским воспоминанием Бессмертника, как его потом прозвали боевые товарищи.
Дивная Мионика. Черный Динар. Молох-Бессмертник. На этих людей я ровнялся, на них я хотел быть похожим. Однако я не видел скрытого, как отрешенная от реальности Мионика, не мог повелевать им, как злой на весь мир Динар, и не наплевал на него, как несгибаемый Молох. Я учился прилежно, но не был лучшим в классе. Мной в первые восемь лет была облазана вся Городская библиотека, где хранились тысячи фолиантов и брошюр, посвященных магическим сущностям, но так и не смог увидеть даже обычного домового. У меня были друзья, но никто не пошел бы за мной, как шли за Молохом. Ведь не было ни харизмы, ни лидерских качеств у русоволосого кареглазого сироты, что не привлекал внимания до тех пор, пока на него не натыкались в шаге от себя. Я изо всех сил сопротивлялся своей неприметности, но к десяти годам начал потихоньку сдаваться. Но именно тогда, когда я хотел было опустить руки и смириться со своей серой будущностью, пришли Ищущие Дар.